Читать интересную книгу Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Первыми тогда мальчишки или единственный, нечего было сообщить. Пронеслись, Принцип думать забыл, не обратил внимания, подобные гонцы отсроченной смерти по всему миру, имея самую разветвлённую агентскую. Просыпаются утром и бегут. Домой, клеить обои, бегут, поспевая к краху брандмейстера, стянув с лотка, догоняя свои тени, скрываясь от чужих глаз и глаз собственных, намереваясь исправиться, изображая гротескные фантазмы своих руководителей и силясь добежать до конца света. За ними, выходит, и Темя на пяте, вряд ли чином выше агента или осведомителя, быстро пронюхал, Принципом затевается и если предлагают вступить, отчего бы и не. Атаман АПЗ-20, как видно, всех предателей, даже если допустить, позабыл Брута, Иуду и поимённо апостасийцев. Сколь бы самонадеянным не звучало, шайке снова четвёртый. На другой день копать яму Вердикт и Принцип, Колодец щей заявил, на примете один, если ещё не ослеп от нервического дёрганья обоих глаз, войдёт в шайку. Принцип, Колодец щей расписывал достоинства, более за Вердиктом, определяя, упражняются ли по его адресу в тактике или более лицедействуют в пантах. Вердикт составил мышцы лица в неудобоваримое, если и можно прочитать сигнал, сигнал без явной направленности. Вердикт лучше Принципа, Колодец щей человек прожжённый во многих местах пеплом судьбы и если мозги у него набекрень, то он сам их туда и скручивал, а, стало быть, ориентируется. Так что пассаж с нервным, мог неблагонамеренной затеей-тенью обид уже и против Вердикта, не только Принципа. Последний сему обстоятельству созерцательно порадовался, копая яму с необычайным для киркомотыжного гоминиума воодушевлением. Даже сам о чём-то стал, но обращён внутрь и отвечал односложно-в-редкий-попад. Вчера вечером Принцип объявил план. Сказал, в здании психиатрической неподалёку от Херсонских скрывается человек, обладает сведеньями о месте нахождения крупного клада, из глянцгольдовых луидоров по курсу и царей кристаллов, укрытый в Солькурске вскоре после окончания Отечественной. Похитив хор и оркестр, должны дать концерт для пациентов лечебницы, вчетвером намеревались явиться под видом представителей профсоюза капеллы, заблокировать больных и руководство, разыскать знатока, увести с собой. В общем и целом, исключая различные толки о странных серпантинных подходцах и необыкновении плана по утверждению, сочтён приемлемым. Таким образом вывелись намерения и возможный куш, представляющийся заманчивым, пока эфемерным. Однако дело не требовало налёта в общепринятом, принимался во времена крестоносцев, скорее всего не потребует мокрых, обещает лишить энтузиазма полициантов, кои, зная норов, мало захотят разбираться во всех этих плеоназмических перипетиях.

Разбираться во всех этих номерных, после столбовой забастовки, из ушей вытряхнут не весь дождь и не вся брань Серафима на обратном, немногие и это ещё непозволительный в жёлтых стенах оптимизм, Серафим так и предполагал (видел). Только Михаил, готов лезть за своим обожаемым в задницу мантикоры и в подземный ход Авиньонского, вынужденно находящийся Карл к стенке, дёргал левой ногой, изображая концептуальный приход. Лезть собирались не в какую-нибудь орнитологическую щель, исследовать повадки птицеедов, в логово к номеру пятнадцать. Естественно ночью, днём не имел такой мрачной силы даже посредством выдавленных глаз. В том общем сестра накинула ещё одну амалаку. Сказала, человек, каждую до рассвета мерцает у ворот, младший брат пятнадцатого с претензией на номер шестнадцать, приходит в надежде повидать. Серафим не знал, верить ли гадине или затевает какую-то пакость, информируя. Решила попугать и поглядеть, как задёргаются, какой в них появится водоворот взгляда. Отправились вдвоём. Не пришёл Михаил, возможно и не приходил, всегда был рядом, полез в одиночестве, запасшись светлыми мыслями о Гефсимании, Ветхим заветом, рыболовными крючками и памятью о Фавсте Замеке. Комната впрямь всеми позабыта, от сильного отстранения от других. Помещалась в конце жилого второго, укрыта в этаком закутке-тайной молельне, не видная для глаз соседей и перископов донных в Тускори. Свет в коридоре погашен, выхватывал из окна, устроено в дальнем от надобной комнаты, если и достигал этой части, в призму могли разве призраки Ньютона и Декарта. Серафим с собой свечу и та, увечным дрожанием, колыхала удлинённые по белым, от страха сами пытались управлять хозяевами и несколько раз поворачивались в обратную. Последнюю часть пути невольно на незловещих цыпочках. Вот перед ними, вправду стара, обшарпана, стена, в состоит, некрашена и, по-видимому, вообще не каким-либо облагораживанием со времён здесь изолятора для неправильно понятых убийц. В случае чего, Серафим к уху затрепетавшего от такой Михаила, сразу ретироваться. В бой не вступать, никаких самостоятельных геройств. Живо закивал и заморгал. Его возможное с пятнашкой волновало не столь жизненно, как это хоть и мимолётное единство, взял с собой по делу, видит, все отвернулись, он, Михаил, рядом, предан как и раньше. Дверь склонна к заваливанию, с лёгким скрипом, едва. Оба отважных в неестественных, в застиг. Ни один не касался. Мгновенно на спине и лбу потомера. Свеча, увлекаемая вниз, от резкого погасла. К лучшему, ведь добивала луна. Одну или две минуты в духе неживых манекенов, решаясь скашивать глаза в надежде переглянуться. Ночная тьма-неверная жена, лабильная неизвестность, существенное прошлое возможного товарища по пижаме, сотрясало поджилки и выбивало из под намерений твердь. Наконец Серафим решился, встав на обратнозаявленный обманчиво высокий старт. Дрожащей рукой, измаранной стёкшим воском, потянулся к образовавшейся, до побеления дверь пальцами, приоткрыл до контрольной ширины, способной распёртую пижаму. Поразмыслил и распахнул окончательно, приготовив несколько обескураживающих замечаний. Скудно вбрасывала бойница, забранная перепиленной на крестцах, много более толстой, требуется даже воплощённому геноциду. Тёмными до безвестности оставались углы и в одном из, правом дальнем, как видно, кто-то. Сидела тёмная куча, если человек подтянул к себе колени, обхватил руками, не выскакивали из пазов, опустил голову, ниже падать. Серафим сделал первый осторожный. Под войлоком захрустела сахарная сигнализация. Пришлось неотрывно за румбом где, как показалось, уймища шевельнулась. Михаил сопел сзади, помалкивал, не лез вперёд, накапливая пруху. Отметив разгребание, сомнительное, Серафим вновь на месте, овладела инженю-нерешительность и побудительный страх. На сцену ступил. Поняв, оба неавантажно, кто бы за ними не, стремительно преодолел, одним обличил накидку. Под мешок, набитый полусгнившими бамбуковыми. Серафим, как утверждал сам, не будучи поэтом, после той ночной сделался отчасти, версифицировав порывистое, так же сочинённое упражнение, некоторый вид ниже. Бей непризнанного поэта по лицу,

Что бы зубы его стремились на дорогу.

Приближай его за сизо-пропитый нос к крыльцу,

Вози мордой по ступеням, по направлению к порогу.

Режь поэта словесным и банальным остриём,

Что бы чернильная кровь струилась живо,

Отнимай все листки без прожилок, что есть при нём,

Но надо правдиво, а не как он сам лживо.

Попирай поэта выдержанным в навозе сапогом,

Каблуком подбитым символом ордена по носу ёрзай,

Бей по не знавшим сохи и срамного нерва пальцам, молотком

И смотри на него трижды-четырежды борзо.

Плюнь ему накопленным в печени ядом в его глаза,

Оторви, пришей и снова оторви под корень уши.

Не смотри, что он как чистящая лук шлюха, весь в слезах

И его попирающих основы речей не слушай.

Ведь поэт, хоть и умственный анорексик, большой хитрец,

С детства трахается с музою и даже с ней повенчан.

Не один большой как заблуждение о рифме, глупец

Был им в беспросветной жизни его встречен.

Чем поэту больше нанесено колотых ран и больше боль,

Чем страшнее по внешнему виду его муки,

Что бы под доставшейся от первого барда одеждой голь

И дрожат от невынужденного и даже неприятного пьянства

руки.

Вот он уже натешился всеобщей глупостью и в углу притих,

Никого, даже самого распоследнего бога не видно в зале.

Даже этот самый декламируемый безо всякого стыда стих,

Сочинил в голове и записал, пока терзали. Издёвка сестры или мешок притащил сам номер пятнадцать, с целью строить межзвёздный корабль, Серафим не сомневался. И в существование честных людей утратил всякую. На дворе ночь. Серафим подошёл к окну. У ворот, как и обыкновенно, застыл «братец» номера, его округлая, яйцо динозавра, мерцала потусторонним спектром на своем всегдашнем и не шевелилась. Серафим накинул тёплый из байка и спустился. В нижнем коридоре бесшумно мимо незанятого в соответствии с распорядком места сторожа, отсутствовал по ночам, строя козни кухарке и медленно, скрип не резким, ответ на предложение руки и сердца, отворив входную, вышел. Автор тайной диссертации по патогенезу пяточных душ напротив, разделяла гравиевая роркада и эфир, потом не окажется. Два когда-то воспламенённых и потушенных уже дюжину раз глаза прекрасно показавшегося Серафима, запахнулся покрепче. Идти гусиным шагом, предпринимать нечто подобное не было вбираемой напрямую нужды, драматург-еловая шишка решительным к воротам. Подле тех, всё же на расстоянии вытянутой, посмотрел на замершего по ту. Тот тоже в глаза и ничего не, на всесветском рауте врагов. Добрый ночи, желтковая приблуда, кое-как пациент. Предполагаемый Антиной помалкивал. Я намеренно вышел к вам, возможно чтоб поиздеваться из-за забора. Вы стоите тут каждую, вот уже несколько, скажите, вас что, нанял сидящий в вас полоумный жилец-растратчик нервов? Может жду приглашения на постановку твоей, незнакомец, продолжая с в глаза, нагнетая. А вас наш Мимир-мушкетёр пропустит внутрь? Если да, завтра же дам приглашение и мешок на голову, чтоб не вызвать интереса больше, чем сама пьеса. Мне не надо его давать, это лишние расходы на типографию, мне достаточно знать, что ты меня приглашаешь. В таком случае, я вас приглашаю. И когда же, несчастный мой драмафил? Серафим ничего. Не знал когда. Понимаете, у нас тут сложилась такая взаимоисключающая концес… Ждёте хора и оркестра? Да. Доктор всё обещает, а сам темнит. Он не темнит, потому что изображает для вас луч света. Он предпринял некоторые, к тому же ему повезло и, тем не менее, к вам не приедет (был ли в этом утверждении намёк, что это он, Антиной, позаботится?) ни хор, ни оркестр.